Роберт Хайнлайн - Дверь в лето [с рисунками]
На эту мысль нажимали все компании, и каждая с неопровержимыми цифрами доказывала, что её акции позволяют делать больше денег, и делать быстрее, чем акции любой другой компании. «Делайте деньги во сне!»
Меня это не вдохновляло. До 55 мне было еще далеко На пенсию я не собирался, Да и в 1970-м я не видел ничего худого.
Точнее сказать, не видел до недавнего времени. Теперь же я, хочешь не хочешь, был вроде как на пенсии. Я, кстати, не хотел. Вместо свадебного путешествия я сидел во второразрядном баре и пил виски исключительно ради обезболивания души. Вместо жены у меня ободранный кот, пристрастившийся к имбирному пиву. Что же касается того, нравится ли мне мое время — я бы махнул его не глядя на ящик джина, да и то перебил бы все бутылки.
Но вот уж банкротом я не был.
Я сунул руку в карман, достал конверт. Открыл его. Там лежали две бумажки. Первая — чек на сумму, которой я ещё ни разу не держал в руках. Вторая — акционерный сертификат фирмы «Золушка Инкорпорейтед». Обе немножко помялись: я ведь таскал конверт в кармане с тех пор, как мне его вручили.
Так почему бы и нет?
Почему бы не сбежать и не переспать мои печали? Приятнее, чем поступить в Иностранный Легион; не так противно, как самоубийство, и это будет для меня полный развод — с людьми и событиями, испортившими мне жизнь.
Возможность разбогатеть не слишком кружила мне голову. Ну, я, конечно, читал «Когда спящий проснётся» Г. Дж. Уэллса, когда это был ещё просто обычный роман — ещё до того, как страховые компании начали раздавать книгу бесплатно ради рекламы. Какие проценты могут набежать по смешанному вкладу, я представлял. Но я не был уверен, хватит ли у меня денег купить себе Долгий Сон и при этом положить в банк сумму, достаточно крупную, чтобы игра стоила свеч. Меня больше привлекало другое: ложишься баю-бай и просыпаешься в другом мире. Этот мир может оказаться гораздо лучше (по крайней мере, страховые фирмы очень стараются убедить в этом своих клиентов), а может быть, и хуже. Но уж другой — наверняка!
Об одном существенном отличии того, другого мира от нынешнего я определённо мог позаботиться: я смогу проспать достаточно долго, чтобы проснуться в мире, где нет Беллы Даркин. И Майлса Джентри тоже. Но Беллы в особенности. Если её не будет на свете, то я смогу забыть её, забыть, что она сделала со мной, вычеркнуть её из памяти. Пока она жива, червячок воспоминаний будет постоянно точить моё сердце, напоминая о том, что она — всего в нескольких милях от меня.
Так-так, посмотрим, сколько же лет на это нужно? Белле двадцать три. Так, во всяком случае, она утверждает. (Правда, однажды она проговорилась, что помнит, как Рузвельт был президентом.) Ну, тридцати-то ей ещё нет, и если проспать семьдесят лет, то я ещё смогу отыскать некролог. Семьдесят пять для верности.
Тут я вспомнил об успехах гериатрии. Поговаривают о ста двадцати годах как о «нормальной» продолжительности человеческой жизни. Наверное, надо проспать сто лет. Только вряд ли найдется страховая компания, которая предлагает такой срок.
И тут, навеянная теплом от виски, мне в голову пришла злодейская мыслишка: вовсе не обязательно спать до тех пор, как Белла помрёт. Вполне достаточно (более чем достаточно!) — и это прекрасная месть женщине — быть молодым, когда она состарится. Скажем, лет на тридцать моложе. Этого хватит, чтобы достать её.
Я почувствовал прикосновение лёгкой, как пушинка, лапы к своей руке.
— Му-урр! — объявил Пит.
— Ты проглот, — сказал я, наливая ему ещё блюдечко пива. Он терпеливо подождал и начал лакать.
Но он нарушил стройную линию моих приятных размышлений. В самом деле, куда к чёрту я дену Пита?
Ведь кота нельзя отдать другим людям, как собаку: это против кошачьей натуры. Иногда кот привыкает к дому, но к Питу это не относится: с тех пор, как девять лет назад его забрали у мамы-кошки, единственной стабильной вещью в этом изменчивом мире стал для него я. Даже в армии я умудрился держать его при себе, а уж там-то ради этого пришлось покрутиться.
Он был в добром здравии и, вероятно, болеть не собирался, хотя и держался весь на одних шрамах и рубцах. Если бы он отучился чуть что лезть в драку, то, наверное, ещё лет пять исправно обеспечивал бы окрестных кошек котятами.
Я бы мог заплатить, чтобы его держали в конуре до конца его дней, что совершенно немыслимо, или сдать ветеринару, чтобы его усыпили, что тоже совершенно немыслимо, или просто бросить его. С кошками, в сущности, так: или ты несёшь крест свой до конца, или бросаешь бедную тварь, и она дичает и теряет веру в высшую справедливость. (Именно таким образом Белла поступила со мной.)
Так что, дружище, можешь забыть об этом деле. Жизнь твоя пошла вкривь и вкось, но это ни в коей мере не освобождает тебя от твоих обязательств перед этим насквозь испорченным котом.
Когда я достиг этих философских истин, Пит чихнул: это газ шибанул ему в нос.
— Будь здоров! — сказал я ему, — и не пей так быстро.
Но Пит этот совет проигнорировал. Он умел вести себя за столом лучше меня и знал это. Наш официант ошивался у кассы, болтая с кассиром. Время ленча уже кончилось, и немногочисленные посетители сидели у стойки бара. Когда я сказал «будь здоров!», официант взглянул в нашу сторону и что-то шепнул кассиру. Оба посмотрели на меня, потом кассир поднял крышку стойки и пошёл к нам.
Я тихо сказал:
— Полиция, Пит.
Подойдя к столику, кассир огляделся и вдруг потянулся к сумке, но я сдвинул её края плотнее.
— Извини, приятель, — сказал он без выражения, — но кота придётся отсюда убрать.
— Какого кота?
— Которого ты кормил из этого блюдца.
— Не вижу тут никакого кота.
Тут он нагнулся и заглянул под стол.
— Он у тебя в этом мешке.
— Кот в мешке? — удивлённо переспросил я. — Друг мой, это что — в переносном смысле?
— Чего?! Ты давай не умничай. У тебя в сумке кот. Ну-ка, открой!
— А ордер на обыск у тебя есть?
— Не болтай глупости. Ордер…
— Это ты болтаешь глупости: требуешь показать, что у меня в сумке, без ордера на обыск. Четвертая поправка к Конституции позволяет обыскивать без ордера только в военное время, а война уже давно кончилась. Теперь, если с этим всё ясно, скажи, пожалуйста, официанту, чтобы повторил все ещё по разу. Или сам принеси.
Лицо кассира приобрело страдальческое выражение.
— Дружище, я ничего не имею против тебя, но — я же беспокоюсь за свою лицензию. Видишь табличку вон там, на стене? Там же сказано: с собаками и кошками нельзя. Мы стараемся содержать наше заведение в отличном санитарном состоянии.
— Плохо стараетесь. — Я взял со стола свой стакан. — Видишь следы губной помады? Так что лучше следи за своей судомойкой, а не за клиентами.
— Не вижу я тут никакой помады!
— А я её стер… в основном. Ну, давай отвезём этот стакан в санитарную лабораторию, пусть там сосчитают бактерий.
Он вздохнул.
— А у тебя удостоверение при себе?
— Нет.
— Тогда квиты. Я не лезу в твою сумку, а ты не тащишь меня в санитарную службу. Так что, если хочешь выпить ещё, ступай к стойке и пей. За счёт заведения. Но не здесь, не за столиком.
— Мы, собственно, собирались уходить.
Когда, шагая к выходу, я поравнялся с кассой, он поднял голову.
— Ты не обиделся?
— Не-а. Просто я собирался на днях заглянуть сюда выпить со своей лошадью. Теперь не приду.
— Зря: в санитарных правилах про лошадей нет ни слова. Я вот хотел спросить тебя только об одном: твой кот правда пьет имбирное пиво?
— Ты про Четвертую поправку помнишь?
— Я же не прошу показать мне кота. Я просто хочу знать.
— Ну, — признался я, — он вообще-то предпочитает «ерша», но и чистое тоже пьет, когда приходится.
— Почки испортит. Глянь вон туда, друг.
— Куда?
— Откинься назад, чтобы твоя голова оказалась рядом с моей. Теперь посмотри на потолок над кабинками. Видишь зеркала среди украшений? Я знал, что там кот, потому что я видел его.
Я сделал, как он сказал, и взглянул. Потолок в забегаловке был весь разукрашен, в том числе и зеркалами. Теперь я увидел, что некоторые из них были наклонены под таким углом, что кассир мог смотреть в них, как в перископы, не покидая своего поста.
— Приходится, — сказал он извиняющимся тоном. — Видел бы ты, что в этих кабинках творится… то есть творилось бы, если бы мы за ними не приглядывали. Скверный это мир.
— Аминь, брат.
Я пошёл к двери. Снаружи я открыл сумку и понес её за одну ручку. Пит высунул голову наружу.
— Слышал, что сказал этот тип? «Это скверный мир». Даже хуже, если два друга не могут спокойно выпить без того, чтобы за ними не шпионили. Так что решено.
— Мя-а-у? — спросил Пит.
— Как скажешь. Раз уж решили, чего тянуть?
— Мяу! — с энтузиазмом ответил Пит.
![Роберт Хайнлайн - Дверь в лето [с рисунками]](/uploads/posts/books/116820/116820.jpg)
